Вторая сказка для К.

Осенью Пухлю увозили в город. В большой город на севере. Там он жил в теплой квартире – зимой он никогда не выходил на улицу. Зимой он обычно много спал, много ел и много думал.

Прежде Пухля спокойно расставался с летним домиком и переселялся в городскую многоэтажку. Но этой осенью всё было по-другому, ведь летом Пухля нашел настоящих друзей, а значит, наступление осени означало не только переезд в теплую квартиру к молодой хозяйке, но и неизбежное расставание с ними. Пухля гнал от себя эти мысли и как ни в чем не бывало отлёживал бока на любимом подоконнике, наблюдая издалека за приключениями Рыжего, который пуще прежнего стал драться с другими котами, и слушая песни Горлицы. Они по-прежнему собирались вечерами и болтали, а старая хозяйка выходила из дома, чтобы покормить Горлицу хлебными крошками, а Рыжего угостить свежей рыбкой или остатками ужина.

В один из последних августовских дней Пухля, увидев Горлицу, поздоровался с ней, как всегда:

– Привет! – дружелюбно мурлыкнул кот. Горлица искоса глянула на него и отвернулась. Она была чем-то занята, понял Пухля, но ему всё равно стало грустно. На следующее утро он не услышал знакомых воркующих звуков – и ветка, на которой так любила сидеть Горлица, была пуста.

– Где же Горлица? – спросил кот у Рыжего.

– Ты что, не знаешь? – удивился тот. – Посмотри наверх! Где-то там она...

Пухля задрал вверх свою плоскую мордочку и увидел, что всё небо усыпано черными движущимися пятнами. Сверху раздавались нервные, призывные, ликующие, тоскующие звуки. Небо было заполнено движением, восторгом, руганью, криками...

– Что это? – спросил озадаченный Пухля.

Рыжий присел под окном и тоже уставился вверх.

– Это птицы. Они улетают на юг.

– На юг? – еще сильнее удивился Пухля. – Но ведь это и есть юг!

– Это для тебя это юг, – фыркнул Рыжий, – а для них это север. Придет зима, и они замерзнут, если не улетят туда, где тепло.

– Как странно, – пробормотал обескураженный Пухля, – птицы зимой улетают на юг, а люди уезжают на север. Как странно...

Скоро солнышко стало светить нежнее, заливая округу золотистым осенним светом. Молодая хозяйка уехала, оставив Пухлю еще на пару месяцев со старой хозяйкой. В доме стало пусто и тихо. Ни голосов по утрам, ни торопливого стука каблучков, ни разговоров вечерами. Старая хозяйка в отсутствие дочери всё больше спала или читала книжку, покачиваясь в скрипучем кресле-качалке. Пухле очень нравился этот убаюкивающий звук – кви-кри, кри-кви... Иногда старая хозяйка сгоняла кота с подоконника, чтобы закрыть окно – когда ей становилось зябко или сквозило по ногам. Ветер становился всё холоднее, всё крепче. Теперь Пухле казалось удивительным былое неодолимое желание поговорить с Ветром – таким он стал хмурым и неприветливым.

Осень шла своим чередом, расставаясь с последним теплом, роняя последние листья. Бледнело небо. Каждый солнечный день был теперь словно маленький праздник. Старая хозяйка в такие дни нараспашку раскрывала окна, позволяя Ветерку, сыну Ветра, пройтись по всем комнатам, разнести соленый воздух, сдуть пылинки с книг, сорвать сухие лепестки с розы из давнишнего букета, оставленного дочкой... А Пухля в такие дни снова залезал на подоконник и спал, греясь в последних солнечных лучах, вздрагивая под прохладными пальцами Ветерка и поглядывая украдкой вниз – не появится ли Рыжий. Рыжий появлялся редко – теперь он часто был в плохом настроении и всегда очень голоден. Лоточница, у которой он всё лето исправно воровал рыбу, давно уехала, и бродячему коту приходилось несладко. Старая хозяйка по-прежнему подкармливала его, когда он приходил – но приходил он всё реже и реже. Какие мысли мучили его, какие заботы? Он почти не разговаривал с Пухлей, и тот ничего об этом не знал. Чем холоднее становилось на улице, чем реже выпадали солнечные деньки, тем более грустно и одиноко становилось домашнему коту.

Пухлю мучила тоска. Ему не хотелось уезжать, не хотелось погружаться в зимнее одиночество, в однообразное течение неразличимых дней и ночей. Там, в большом холодном городе, у него совсем не было друзей. Конечно, в последнее время он совсем не видел Рыжего, но здесь так легко было вернуть ощущение легкости и неизменности тех летних дней и вечеров, которые были у них – двух котов и говорливой птицы. Казалось, что вот-вот вернется Горлица, Рыжий снова усядется под окном – и они будут без конца вести разговоры о пустяках, перемурлыкивая верещание звонких цикад.

И вот наступил день перед отъездом – последний день на юге. Сегодня Пухле очень хотелось с кем-нибудь поговорить – ведь завтра его посадят в специальную мягкую сумку и повезут на поезде в северный город... Ему очень хотелось попрощаться с друзьями. Ему очень хотелось, чтобы долгой зимой его грела надежда на новую встречу с ними. Он не успел попрощаться с Горлицей, когда она в спешке улетала в теплые края. Но он мог напоследок подраться в Рыжим или набраться смелости и сказать, как он будет скучать...

– Рыжий! – крикнул Пухля нетерпеливо. Он даже отказался от обеда, лишь бы не пропустить появление друга.

– Потом! – мяукнул на ходу Рыжий, исчезая в неизвестном направлении.

«Опять чем-то занят», – расстроился Пухля. И такая навалилась тоска. Завтра он уедет.

– Пухля, малыш... – ласково позвала старая хозяйка из комнаты. – Совсем сегодня не ел, разве так можно.

Кот обреченно и послушно спрыгнул с подоконника и направился к миске. Пушистый рыжий хвост тоскливо волочился за ним по полу. «И что это с ним, – подумала старая хозяйка, – раньше хвост трубой и бегом на кухню, стоит только намекнуть на еду...». А Пухле кусок не лез в горло. Ему казалось, что его друзья вдруг разлюбили его. А вдруг он сделал что-то не так? А вдруг он чем-то обидел их? А вдруг они никогда и не любили его на самом деле? От всех этих грустных осенних мыслей не хотелось ни есть, ни играть. Пухля еще раз сделал попытку полежать на подоконнике. Небо затянули тучи, кажется, вот-вот должен был начаться дождь. Листья медленно слетали с ветвей и ложились на землю. Под деревом, на котором так любила сидеть Горлица, нападал уже широкий желто-оранжевый ковер. Ветки лысели. Ветки были пусты – ни одной птицы. Горлица давным-давно беззаботно летает под обжигающими лучами солнца того неведомого южного юга... Пухля хотел сделать вид, что ему все равно, и уснуть, как прежде, на подоконнике, но в окно задувал холодный ветер, прогонял его внутрь. И Рыжего нигде не было видно.

Пухля сдался. Впервые он переживал это опустошающее чувство – когда отчаяние (отчаянно неуютно, отчаянно больно, отчаянно глупо, и отчаянно обидно до слез) вдруг отступает, и остается ничем не заполненная пустота. Пухля безнадежно махнул хвостом и ушел спать на диван. Во сне время бежит быстрее. Он проснется уже утром, когда старая хозяйка будет готовить завтрак и собирать оставшиеся вещи, а потом – машина, поезд, долгие сутки в поезде, снова машина... И его встретят ласковые руки молодой хозяйки, любимый диван с колючим шерстяным пледом (не пройдет и пары дней, как его обивка будет вся в длинной рыжей шерсти), и подоконник высокого многоэтажного дома с видом на дорогу, и такие же безликие городские дома напротив. Другая жизнь. А зима будет длиться долго и, возможно, Пухля сможет забыть о Горлице и о драчливом рыжем уличном коте. «Как же он переживет зиму там, совсем один – без дома, без еды, без тепла?», – ужаснулся Пухля. Встрепенулся, бросился было на подоконник – снова высматривать Рыжего, найти его, спросить, как же, что же, почему... Но подавил в себе этот порыв – Рыжий такой самостоятельный, такой гордый. А сегодня еще и такой недружелюбный... Огорченно ворчнув, Пухля снова попытался заснуть. Ему снилось лето. Жаркое лето, наполненное голосами друзей...

...Зима, особенно в большом северном городе, кажется бесконечной, но все-таки однажды наступает день, когда она заканчивается. Не внезапно, не вдруг – и все-таки внезапно и вдруг.

Пухля проснулся раньше всех и отправился на кухню. И такой яркий свет ослепил его, что кот забыл о еде, о сне, обо всех своих простых домашне-кошачьих проблемах. Небо было голубым и высоким, как летом, в окнах домов плавало жидкое золото солнечных бликов, а далеко внизу под чернеющим снегом появились первые земляные прогалины. Пухля почувствовал необыкновенный прилив сил. Он не раздумывая вскочил на хозяйский стол – куда ему было строго-настрого запрещено даже тянуть нос с подвижными усами. Но тут что-то вселилось в него, влилось и наполнило, и такая сладкая дрожь пробежала по застывшему телу, привыкшему только спать и есть, есть и спать... Ему показалось, что он снова маленький рыжий котенок. Он вспомнил, как в детстве любил висеть на этих уютных крепких шторах, как легко запрыгивал на шкаф, как играл с куриной косточкой и прятал ее в хозяйкиных тапках – всё это вдруг вернулось, и Пухля пронзительно, от всего своего пробудившегося юного сердца, крикнул, что пришла – Весна!

Пока таяли снега, теплели улицы, появлялись первые улыбки на лицах, Пухля жил в нетерпении, в ожидании, в тревожной зыбкости... Его усы подрагивали, отзываясь на каждый порыв ветерка из форточки, он не мог усидеть на хозяйкиных коленях, на диване, вообще на одном месте. Ему снились сны, от которых наутро оставались только смутные впечатления... Воркующее пение, кончик ободранного сломанного хвоста, жаркий асфальт, запах цветов и морской соли... И больше ничего. А Пухля всё ждал чего-то большего, чего-то еще. Он запретил себе думать о своих друзьях, но он так скучал по ним...

И вот однажды, теплым апрельским днем, его посадили в мягкую дорожную сумку и повезли на вокзал. Пыль, грязь, шум, неудобства, чужие руки, которым так хотелось погладить «пушистую кису» – сутки в поезде, и вот он снова оказался на юге.

Пухле было непривычно и даже немного страшно снова заходить в старый дом. Всё было знакомо и в то же время за зиму стало чужим, холодным, отстраненным... Надо было заново обживать этот диван, это кресло и... Пухля вздрогнул... и подоконник. Первые несколько дней кот даже не подходил к любимому месту, хотя солнце уже грело вовсю – здесь было гораздо теплее, чем в северном городе с большими домами. Потом он все же решился – подошел, запрыгнул, внимательно посмотрел на небо – не вернулись ли птицы?

Раздался шум. Пухля невольно опустил глаза вниз – под окном сидел Рыжий и ел свежесворованную рыбу.

– Приятного аппетита, – от неожиданности буркнул домашний кот – а у самого сердце застучало бешено, страшно, сладко. «Или мы снова друзья, или мы больше никогда не друзья», – отчаянно подумал Пухля.

– Шпашыбо, – с набитым ртом отозвался Рыжий. Дожевал и поднял на Пухлю отощавшую облезлую мордочку. – Вот, открыл сегодня сезон, – его ушки дружелюбно торчали треугольничками. – А ты еще больше растолстел, Пухля!

– Э? – хотел было возмутиться Пухля, но Рыжий уже исчез, сытый и довольный, оставив после себя длинный рыбный скелет.

Почему-то на душе полегчало. Пухля прислушался к далекому голосу моря. Прилетел Ветерок и шепнул ему что-то на ухо – кот не разобрал, но, может быть, «привет»? «Мне здесь рады, – с надеждой подумал Пухля, – неужели, правда?».

Рядом раздалось такое знакомое, такое крепко забытое «курлы».

– Пухля вернулся! – крикнула Горлица и, не останавливаясь, полетела дальше. – Наш толстый рыжий кот, Пухля, он вернуууулся!!!

Пухля был счастлив. Он поудобнее устроился на подоконнике, подставив спинку ласковым пальцам Ветерка, и незаметно для себя уснул. Уснул без сновидений и без тревог. Начиналось лето, и снова всё было впереди.